Наш Натаныч. Фото из архива семьи. Две знаменательные даты связаны в этом году с именем нашего знаменитого земляка, известного далеко за пределами его родного Крыма. И это очередной повод вспомнить и его самого, и его творчество. Первыми сделали это коллектив и читатели республиканской детской библиотеки имени В. Н. Орлова, которой исполнилось 70 лет. Торжест­венно и светло отметили в книжной сокровищнице и эту дату, и 95-летие со дня рождения Владимира Натановича Орлова. В одном из посвящений (а их много) Натанычу, как его называли друзья и коллеги, прозвучала при прощании с ним уверенность «Ты - Поэт, и ты воскреснешь…». И кто-то тут же заметил: «Поэты не умирают». И был прав. Можно лишь добавить - если они такие, каким был не желавший и не умевший стареть этот весёлый ребёнок. После слов Самуила Маршака, которыми тот благословил начинающего симферопольского пиита: «Под многими вашими стихами я бы охотно поставил свою подпись», Орлова окрестили «крымским Маршаком», и почитали как классика детской литературы. И став признанным сатириком, прозаиком, драматургом, плодотворным и успешным, которым зачитывались взрослые, он продолжал писать для юных, считая: «Детская поэзия - это лестница, по которой маленький читатель должен прий­ти к большой литературе». И для нескольких поколений он стал надёжным проводником в увлекательный мир, час­тью которого был сам. Взрослые вместе со своими детьми и внуками зачитывались и зачитываются его книгами. Как и коллеги-писатели. Не расточавший налево и направо комплименты Михаил Светлов написал нашему земляку: «Вот если выйдет у вас взрослая книжка, я её поставлю на полочку. И она будет там храниться. Но если появится детская, положу рядышком на столе». Все его книги искрятся юмором, а если и выплёскивался сарказм, то лёгкий, незлорадный. В этом легко убедиться, перелистав, скажем, изданный уже после его смерти коллективом любимой им республиканской детской библиотеки сборник автографов, поздравлений, пожеланий «Из-под росчерка пера». Перелистывая его, оказываешься в среде, в которой он вращался, среди людей, с которыми дружил. Это и известные личности, среди которых режиссёры Сергей Образцов и Анатолий Новиков, политики Михаил Горбачёв и Владимир Жириновский, певица Клавдия Шульженко, поэт Сергей Михалков, и школьники, с которыми он встречался, и талантливые дети, которые приходили к нему со своими первыми литературными опытами. Многие подписаны - «старый друг Натаныч». Неунывающий ни при каких обстоятельствах, он и на больничной койке не терял присутствия духа, признавался в любви просто и искренне: «Орлова лечат не аптекари, а друзья-библиотекари», «Грустно мне без Оли, как орлу в неволе», «В своих я чувствах неизменен: я был и есть и буду Ленин» (племянницы Лены)… Его произведения переводили и переводят на разные языки, он переводил своих молдавских, таджикских, туркменских, прибалтийских коллег, народную поэзию Англии, Франции и Шотландии. Его книги издавались в разных странах, и дети разных народов знакомятся с его лирической и романтической мудростью. Смотрят оперы и мюзиклы по его произведениям. Бывшие пионеры всего постсоветского пространства помнят его песни и гимны на музыку нашего земляка, его однофамильца Александра Орлова, москвичей Игоря Шамо, Георгия Струве, Олега Хромушина и других талантливых композиторов. Его стихи постоянно появлялись в «Детской комнате» «Литературки» в период расцвета знаменитых «12 стульев». Он дважды был лауреатом премии «Золотой Остап». Но никогда не кичился своей известностью. Любил приезжать в пионерский лагерь, где директором был его соавтор Александр Орлов. Там его лучше было не донимать расспросами. Потому что он расспрашивал сам ребят, дышал одной с ними атмосферой, был здесь своим, вставал под звуки горна, повязывал галстук, читал стихи у костра и с удовольствием ел печёную картошку, слушал байки пионервожатых и ребятни. Этой атмосферой детского братства пронизаны его стихи, сказки и пьесы. Счастьем было оказаться в числе людей, имевших преимущество перед остальными преданными читателями Орлова - вхожих в его гостеприимный дом, где вместе с ним смеялись, грустили, размышляли над улыбками и гримасами жизни. Можно было подержать в руках книги, подаренные ему знаменитос­тями, среди которых Андрей Вознесенский, вручивший томик новых стихов с автографом «Горячо любимому мной папе Кроко, Роко, Коко, Дилу!» Орлов удивился, говорят: «Запомнил?», имея в виду стихотворение о крокодиле, отвечавшем на насмешки окружающих миролюбивым: «Не пойму, зачем ругаться, /Угрожая и грубя, /Если можно улыбаться, / Чтоб не трогали тебя». Григорий Гладков написал на эти стихи музыку, пел со сцены сам, а мальчишки и девчонки с радостью подпевали. В последний раз я пришла к нему в 1989 году как к свежеиспечённому лауреату литературной премии имени Владимира Короленко. Думала, забегу на несколько минут, чтобы не утомлять Владимира Натановича, которому было тогда уже не до долгих приё­мов, а задержалась часа на три. И узнала много нового для себя. Оказывается, он вырос не в интеллигентной еврейской семье, как думала, а в самой что ни есть гуще народа. И еврейского, и русского. Стало понятно, откуда такой симбиоз характера с еврейской хитрецой и русской наив­ностью: хитреца - в сатире, наивность - в очаровательных сказках для детей и взрослых, в стихах и прозе, в пьесах, герои которых достойно продолжают традиции народных русских персонажей, но с собственным неповторимым лицом, адаптированные к нашей современности. Оказывается, начинал он трудовую жизнь (кто бы мог подумать!) портным: надо было деньги зарабатывать, поэтому пришлось бросить художественное училище имени Николая Самокиша, где проучился полгода. Душа к портновскому ремеслу не лежала, и неугомонный Володька сбежал в Севастополь, окончив фабрично-заводское училище, стал слесарем-механиком на заводе имени Орджоникидзе, потом работал на гвоздильном заводе в Симферополе. А заскучав от монотонности, отправился в Керчь, где попал на солидное судно гидрофизического отряда Черноморского флота, на который его уборщиком определили, а потом в матросы перевели сначала второго, а потом и первого класса. Около четырёх лет будущий лауреат литературных премий бороздил воды Чёрного и Азовского морей. Но его тянуло учиться. На этот раз выбрал Симферопольское музыкальное училище. Но и его окончить - не судьба: призвали в армию. Отслужил три года телеграфистом в Прикарпатском полку связи. Признался: «До армии я стихами только баловался, потом уже стал всерьёз к этому делу относиться. Первая серьёзная публикация, кстати, в твоей газете была, в «Крымской правде». Я стих до сих пор помню: Когда наряд свой золотой роняет лес на каждом склоне В наполненные синевой озёр прохладные ладони, Вдали от тропок и дорог я видел, сам не веря в это, Как вяжет на зиму платок из паутины бабье лето…». Конечно, это было далеко не единственное стихо­творение, опубликованное в «Крымской правде», с журналистами которой Натаныча связывали не только деловые, но и дружеские отношения. Не помню, когда и по какому поводу написала найденное случайно во всемирной интернетовской паутине своё высказывание: «Как он относился к жизни, к делу, к людям? Как к самому себе. Требовательно, внимательно. И нежно. Пряча, правда, нежность за шуткой, лёгкими подначками. На него невозможно было обидеться. Потому что всегда говорил правду, но без нравоучительства и позы вперёдсмотрящего, непререкае­мого авторитета. Он терпеть не мог лозунгов. Он любил афоризмы. И многие строки его коротких стихов стали афоризмами. Тонкими, точными, а потому жизненными». Я и теперь подписываюсь под этими словами. И с грустью думаю, как мало ему было отпущено - всего шестьдесят девять. Сколько ещё им не написано, о скольком с ним не говорено… Говорить о нём надо. И читать надо, чтобы не обед­нять себя, детей и внуков. Он любил многих, его любили многие, хотя был Натаныч человеком нелёгким, рубил правду-матку со всего плеча. От его цепкого взора не спрячешь неискренность, бесталанность, корыстность. Вот этого он не любил, презирал, не скрывая. И не с каждым за руку здоровался. В последние годы жизни он не любил часы. Как-то проговорили с ним полдня, надо бежать, многозначительно глянула на циферблат, а он тут же выдал: «Да выброси ты часы, живи без спешки». Ах, если бы так можно было… Позже прочитала: «Последний кусок колбасы/Я в старости отдал бы смело,/Лишь только бы наши часы/ Затикали справа налево». Не затикали. Остановились его часы. Замерли. А впрочем. Раз мы помним, они начали отсчёт налево, а мы просто этого не заметили за суетнос­тью, за суетой нашего быстротекущего времени.